Андрей Ухналев. Реставрация Летнего сада в Санкт-Петербурге и судьба регулярных садов

Летний сад в русском садово-парковом искусстве занимает особое место. С ним связаны первые шаги ландшафтной архитектуры в качестве нового для России вида художественного творчества, основанного на европейских правилах. Судьбе было угодно сохранить этот сад. Более того, во многом он остался садом XVIII столетия, и именно в этом качестве всегда воспринимался его посетителями.


На бытовом уровне отношение к Летнему саду как саду историческому связано с теми эпитетами, которые обычно приходят на ум: старый, тенистый, прохладный. Конечно, оценка по возрасту деревьев и комфортным ощущениям не имеет ничего общего с исторической правдой. Однако нельзя и не считаться с устойчивостью представлений, ставящих знак равенства между понятиями «старый сад» и «исторический сад». Они глубоко связаны с психологией восприятия. Для специалистов именно это противоречие часто становилось камнем преткновения при реставрации регулярных садов. Вернуться в XVIII век можно только возвратив саду юный возраст, в котором одном воплощается его регулярность во всей полноте ее художественных качеств.


До середины XX века жизнь Летнего сада протекала естественным порядком. Изменения моды, капризы монархов, хозяйственные нужды, потребности публики – все отражалось на его облике. Обращение к истории сада показывает, что особенность его существования состояла в том, что он, по сути, никогда не обладал художественно законченным видом. Все целенаправленные попытки придать структурную целостность его художественному организму, например, проект А. Леблона 1717 года, заканчивались тем, что случай и произвол отбирали из предложенной системы лишь отдельные моменты. Сад пребывал в состоянии непрерывной эволюции, изменения последовательно наслаивались. Причем даже значительные перестройки никогда полностью не перекрывали «нижних» слоев.
Обычно, говоря о судьбе регулярных садов императорских резиденций, упоминают об отданном Екатериной II в начале царствования распоряжении прекратить подстрижку деревьев. Сторонницу новой садовой моды раздражали прямые дорожки, фонтаны, «мучащие воду», стриженая зелень. В этом приказании видят судьбоносное для садов значение. После него регулярные сады начали утрачивать свою стильность. В действительности же, к тому времени петровские сады подошли к возрастному рубежу, за которым черты их регулярности были обречены на постепенную деградацию. Подстрижка разрастающихся крон давала все менее отчетливый эффект. Для сохранения «архитектурного» вида садов их следовало бы радикально обновить, но мода требовала другого.


Если кроны деревьев Летнего сада начали с тех пор свободно разрастаться, то в остальном ситуация почти не изменилась. На планировку сада никто не покушался, сохранялись и возобновлялись шпалерные посадки, действовали фонтаны, стояли на своих местах статуи, павильоны, беседки. Даже после наводнения 1777 года фонтанная система была исправлена и поддерживалась. Ее судьбу решила необходимость капитальной реконструкции, связанная со строительством набережных Фонтанки. Екатерина не пошла на большие издержки, и фонтаны были разобраны.
В последующие годы сад утратил все старые сооружения за исключением дворца, зато его приобретениями стали ограды, два павильона, памятник Крылову, ваза шведского гранита. Советское время не изменило ситуации радикально, но стало меньше порядка, ухода. Возникла стихийная спортплощадка, публика протаптывала дорожки на газонах.


В 1935 году сад получил статус охраняемого памятника. Изучение архитектурного наследия Петербурга велось в то время очень интенсивно. Летний сад и дворец не могли не привлечь внимания исследователей. В 1929 году выходит книга Н. Лансере о Летнем дворце, в 1936 году монография Ж. Мацулевич «Летний сад и его скульптура». Тогда же начались научные изыскания архитектора Т. Б. Дубяго, связанные с Летним садом. Архивные находки дали возможность оценить масштаб и характер перемен, произошедших за два столетия.


В 1939 году в саду были проведены значительные работы по благоустройству. Однако только с 1940 года работы в саду приняли научно обоснованный характер. Тогда Т. Б. Дубяго разработала и осуществила проект разбивки партерного цветника в северо-западной части сада на месте, где партер существовал в XVIII веке. Сохранились также относящиеся к 1940 году проекты Т. Б. Дубяго двух боскетов в Летнем саду.
Вскоре после войны дирекция музея подняла вопрос о масштабной реставрации. Проект был составлен Т. Б. Дубяго (Ленинградские архитектурно-реставрационные мастерские Управления по делам архитектуры Исполкома Ленгорсовета), и в ноябре 1949 года представлен на рассмотрение Научно-экспертного совета ГИОП (1) .


Позицию автора проекта можно назвать «культурным прагматизмом». Т. Дубяго считала, что достоверно воссоздать прошлое можно только вырубив всю старую растительность и сделав посадки заново. Это не только уничтожило бы для целого поколения сад как место привычного отдыха, но вычеркнуло бы целый пласт культуры, связанный с видом сада в зрелом возрасте. «Обработка» ныне существующего сада приемами регулярного садового строительства с массированным внедрением новодельных «петровских затей» не даст ни художественной цельности, ни исторической достоверности. Однако деликатными внедрениями в сложившуюся ткань памятника можно усилить акцент петровского прошлого. Такими добавлениями Т. Дубяго мыслила шпалерные посадки вдоль аллей, партер, условно воссозданные «петровские уголки» на четырех центральных боскетах, фонтаны на Карпиевом пруду и центральной аллее.
Строго говоря, все, что можно было предложить при сохранении старого древесного массива, было лишь игрой в реставрацию, так как приводило к откровенно условному результату. Понимая это, Дубяго избегала называть предложенные работы реставрацией. Проект озаглавлен ею как «Восстановление Летнего сада».


Вокруг проекта завязалась дискуссия. Оппоненты настаивали на реставрации с воссозданием всех деталей. Но большинство членов Научно-экспертного совета ГИОП поддержали проект (12 против 9) с небольшой корректировкой. Следует отметить, что на рассмотрение было представлено тогда два варианта. Первый, о котором шла речь выше, принимал за «оптимальное время» XVIII век. Но Т. Дубяго был разработан и второй эскиз – «на пушкинское время». В нем предполагались более скромные преобразования – шпалерные посадки, газон на месте партера. Создается впечатление, что разработку этого варианта автор рассматривала как формальную необходимость дать альтернативу главному проекту. И действительно, все обсуждение велось вокруг «петровского» варианта.
Тщательно проработанный проект осуществлялся с трудом. Были выполнены главным образом благоустроительные работы, разбит партер, «голландский садик» перед фасадом Летнего дворца. Но все то, что было призвано приблизить петровское прошлое, сделать его явным, так и осталось на бумаге. Ни высокие шпалеры, ни фонтаны, ни боскеты осуществлены не были.
Ощущение незавершенности многообещающей реставрации осталось надолго. В начале 1960-х вопрос о ней был поднят вновь. Главная идея повторяла позицию Т. Б. Дубяго: невозможно вернуться к первоначальному облику, восстанавливать надо некоторые элементы, а не в целом петровский сад. Идеологом и разработчиком научной программы реставрации стала М. А. Тихомирова, а автором проекта архитектор Н. Е. Туманова (2) . Положительно оценивая работу Т. Дубяго, авторы видели себя продолжателями ее дела. Однако с позиций накопленного опыта, они ставили вопрос о более глубоких преобразованиях. Они предлагали восстановление 4-х главных боскетов – не буквальное, но приближенное к историческому и стилистически достоверное, – воссоздание фонтанов, раскрытие и обводнение гаванца Летнего дворца, устройство беседок, «огибных дорог», трельяжных решеток.
М. Тихомирова подчеркивала такую важную черту авторского кредо как творческий подход при воссоздании утраченного. Существующая растительность, прочие перемены в саду настолько изменили характер и габариты тех мест, где планируется воссоздание объектов, что их буквальное повторение по старым планам и изображениям было бы ошибкой.
Проект получил подкрепление в эффектных результатах археологических раскопок. Еще в 1963 году случайно были обнаружены в земле остатки петровского гаванца. Тогда же явилась мысль о его полном раскрытии. В начале – середине 1970-х гг. раскопки были проведены на месте большинства сооружений, существовавших в петровское время. Оказалось, что их фундаменты сохранились под землей.


Однако проект Н. Тумановой не был осуществлен даже в той малой степени, в какой реализовался проект Т. Дубяго. Он был рассмотрен на Ученом совете ГИОП в июне 1971 года и получил согласование. Но многое из задуманного оказалось технически или организационно трудноосуществимым. Устройство фонтанов на центральной аллее повлекло бы разрушение археологических остатков. В питомниках не было в нужном количестве посадочного материала для шпалер. Сыграл роль и ропот общественности. За 10 лет сделано ничего не было. Проект был давно утвержден, а дирекции сада-музея и авторам вновь предлагалось «продолжить работу над архитектурной частью» и «подготовить обоснование необходимости реставрации сада на период первой половины XVIII века»! Проект «утонул», так и не начав осуществляться.
Шли годы, сменялись поколения, а Летний сад продолжал пребывать в состоянии блаженной «первобытной» дикости, которая, признаться, более всего была дорога ленинградцам-петербуржцам. Последнее десятилетие ознаменовалось новым проектом реставрации сада (3) . На этот раз архитекторы отказались от взаимодействия с музейщиками. На предпроектной стадии не было ни обсуждений, ни выработки осмысленной концепции, ни анализа предшествующего опыта, словом, никакой серьезной научно-методологической подготовки.


Идея авторов не простиралась дальше утверждения о том, что «эпохой расцвета» сада была середина XVIII века, следовательно, необходимо воссоздать все, что наполняло сад в то время. С предельной жесткостью защищалась мысль о том, что только последовательное осуществление приемов регулярного садового строительства является правильным. Но при этом старый зеленый массив предлагалось оставить. «Правильные» боскеты, партер и прочее оказывались, таким образом, в исторически и художественно недостоверном окружении, отрицавшем последовательную правильность примененного приема или воспроизведенной формы. Находясь в плену давно отвергнутых реставрационной наукой представлений об «оптимальном времени», авторы игнорировали целые эпохи жизни сада – исторически и художественно ценные наслоения, оставленные екатерининским, пушкинским, николаевским временем, – и своими проектными решениями с легкостью выбрасывали их из сада.
По мысли авторов, кроме тех минимальных преобразований, с которыми ранее соглашались и реставраторы, и наука (шпалеры, партер), в саду следовало буквально воссоздать (вспомним диаметрально противоположный подход Т. Дубяго и Н. Тумановой) четыре центральных боскета, фонтаны, лабиринт с эзоповыми баснями, растреллиевский каскад «Амфитеатр» в глубине партера, берсо на Школьной аллее. Ради чистоты метода предлагалось переместить из воссоздаваемого по археологическим данным боскета занявший его памятник И. А. Крылову. Запланированы были значительные по размерам сооружения – Большая и Малая оранжереи.


Разумеется, новации проекта вызвали резкую реакцию. КГИОП, не решаясь согласовать самостоятельно столь значимый для города проект, передал его на обсуждение в Совет по сохранению культурного наследия при Правительстве Санкт-Петербурга. Тот же неоднократно на протяжении четырех лет возвращался к проекту, так и не дав безоговорочное «добро» на его осуществление. За это время, как в результате указанных собраний, так и вследствие вынужденных для архитекторов обсуждений с музейщиками, проект очистился от некоторых наиболее одиозных объектов. Исчезли каскад и Большая оранжерея, Крылову разрешили остаться, был отвергнут лабиринт эзоповых басен. Казалось, была спасена чудесная перспектива Школьной аллеи – от невской ограды на Михайловский замок с видом на его портик и Эльфдаленскую вазу. Проектом на аллее намечалась «огибная дорога», которая перекрыла бы вид. Однако спустя несколько лет ее, вопреки прежним решениям, вновь планируют к осуществлению (4) .


Итак, 60 лет послевоенной истории дало три проекта реставрации Летнего сада. Если их сравнивать, видно последовательное движение от умеренных и простых решений, нюансирующих сложившийся облик памятника и щадящих слитную совокупность историко-культурных напластований, к преобразованиям глубоким и решительным, радикально меняющим лицо сада. Казалось бы, эта тенденция объясняется накоплением знаний о памятнике. Но можно ли говорить о качественно новом уровне знаний сегодня по сравнению со временем, когда работала Т. Б. Дубяго? Нет. Достижения последующих десятилетий заключаются в уточнении всего того, что исследовательнице было известно в 1940-е годы.
Вектор радикализма, просматривающийся в ряду проектов для Летнего сада, можно было бы проигнорировать, посчитав случайностью. Но в том-то и дело, что та же тенденция видна и в других проектах, в реставрационном деле в целом. Справедливо видя в этом опасность для культурного наследия, мы мало задумываемся о том, почему множество культурных и образованных людей во всем мире упорно стремятся разбирать памятники и сооружать на их месте муляжи, отвечающие их личным представлениям об исторической и художественной истине.


Причина, конечно, кроется в болезни сознания, его органическом поражении. Болезнь эта называется антиисторизмом. Имеется в виду концепция, согласно которой история – не константа, а набор моделей, которыми можно играть. Эта картина описана Дж. Оруэллом в романе «1984». Современный потребитель истории, в частности, и истории искусств, не удовлетворен положением раба, оставленного без выбора. Ему хотелось бы властвовать жизнью, а недоступное прошлое вынуждает его принимать себя как неизбежность, от которой нет спасения. Для ощущения полноты обладания миром власть над настоящим должна сочетаться с властью над прошлым.
Собственно, названная болезнь духа не нова: то затухая, то разгораясь, она идет с человечеством по истории. Но в полной мере захватила она цивилизованный мир со времен Просвещения, поставившего разум началом всех начал и эталоном всех мер. В искусстве же она выразилась в классицизме. Разум должен обнять жизнь целиком, проникнув во все ее поры. То, что ему противится, он подчиняет или разрушает. Историю разрушить нельзя. По большому счету ее нельзя и подчинить, но удовлетворительная видимость подчинения достижима через воздействие на артефакты. Произвольная реставрационная интерпретация памятников культуры – по большей части не злонамеренная фальсификация, а следствие бескорыстной веры в тождество Истины и результата умственного постижения ее затуманенного образа.
Не действие ли того же просвещенческого духа проявилось в стилизаторстве XIX века? Ведь Историзм в искусстве вырос на самолюбивом чувстве освоения свободным цивилизованным человеком всей истории и всей культуры человечества. Если раньше каждая эпоха жила в своем культурном «теле», то человек XIX века захотел обладать всеми телами прошедших эпох как своими, ощутил обителью своего духа все культурные тела прошлого. Любование подлинным как осколком истины сделалось уделом знатоков, в массовом сознании подлинность оказалась ниже точности художественного попадания. Время внутри набухшего стилями тела новейшей культуры уничтожилось, и прошлое сделалось легко формуемым из глины псевдоисторических новоделов.


Конечно, за XX век многое переменилось. Культурное человечество стало грубее, прямее. Но оно по-прежнему живет в эпоху победившего классицизма, правда, доведенного до абсурда, что свойственно всему победившему.
Реставрацию садов нельзя назвать наукой, трудно назвать ее даже принципиальным делом. Можно ничего не трогать в саду – будет неплохо. Можно внести нюансы – будет хорошо. Можно наполнить сад «петровскими» затеями – допустимо и это. Пока в саду есть деревья, кусты, травы, он будет радовать. Пока сохраняется его старая планировка, пока в нем есть статуи, старинные здания, сад может почитаться историческим. Можно согласиться со всеми тремя проектами реставрации Летнего сада с одной только оговоркой: реставрация не должна обеднять организм памятника. Можно спорить о «чистоте метода», но математически доказать здесь что-либо невозможно. Рамки права на творчество для реставратора все же весьма широки.
В среде архитекторов-реставраторов по-прежнему бытует концепция «времени расцвета» и «оптимального времени». Для методологии времен Т. Б. Дубяго пользование ею было делом нормальным. Однако по мере осмысления опыта сделалась очевидной слабость этой концепции. Например, она не готова учитывать исторически и художественно ценные наслоения, относящиеся к временам, следующим за расцветом памятника. Недаром в 1982 году появилась на свет международная Флорентийская хартия, утвердившая основы научной реставрации исторических садов. Пункт 16 этого документа говорит о том, что при реставрации сада следует учитывать все стадии его эволюции и нельзя отдавать предпочтение какому-либо одному историческому периоду в ущерб другим этапам формирования его облика. Остается только удивляться тому, с какой последовательностью российские архитекторы игнорируют документ международного сообщества реставраторов. Может, он просто им неизвестен?


В более просвещенной среде мы видим сегодня противоположную тенденцию. Историко-вещественный подход, основанный на международных документах, отдает предпочтение консервации перед реставрацией и почти отвергает инструмент воссоздания. В рамках этих представлений произведение искусства рассматривается прежде всего как исторический артефакт. Этим духом проникнута Венецианская хартия. Она видит ценность памятника в том, насколько в нем проявились «характерные признаки цивилизации», следы «исторического события». Историческая ценность идет впереди художественной, да и последняя понимается больше как «художественная документальность». Но это – тоже крайность. Она, в конце концов, оборачивается против декларируемой главной цели – сохранения исторической правды. Ведь эстетические качества памятника, его художественная цельность и полноценность являются таким же носителем исторической истины, как и «следы события».


Неопределенность реставрационных установок обусловлена неоднородностью и сложностью феномена историко-художественного памятника. Сад же, как живой организм, еще более усугубляет ситуацию выработки реставрационного подхода. Так, к нему неприменимо многое из того, что действенно для статичного произведения архитектуры. В этом смысле внимание реставраторов садов к фактору времени закономерно, даже когда оно выливается в некорректные концепции вроде «времени расцвета».
В одной из своих рукописей М. А. Тихомирова, о которой уже шла речь, в связи с подготовкой реставрации Летнего сада в начале 1970-х гг., мимоходом обронила очень глубокую мысль. Она писала: «Живя вместе с людьми, каждый старинный сад приобретает свое «главное время», когда он наиболее значителен для нас в связи с теми или иными событиями, и этот облик его не может и не должен быть безразличным (к примеру – пушкинское время в Екатерининском парке Царского Села) исследователю, подготавливающему материалы для его восстановления» (5) .


Действительно, «главное время» в противовес «времени расцвета» – вот, возможно, альтернатива тому тупику, в который зашли теоретизирования реставраторов садов. Именно этот путь был предложен Т. Б. Дубяго во втором варианте ее проекта, но как-то между прочим, негромко. Сейчас, оглядываясь назад, мы видим, что «пушкинский» проект реставрации Летнего сада имел важнейшее преимущество перед «петровским». Его осуществление привело бы к действительному, а не условному результату, то есть сад во всех отношениях приобрел бы облик начала XIX века.


Удивительно, но главное время Летнего сада – это, очевидно, не время Петра I. Наверное, глядя из нашего исторического далека, таким временем можно признать пушкинскую эпоху. Но таким как при Пушкине, Летний сад был уже при Державине в конце XVIII века и затем на протяжении всего XIX столетия. Таким же примерно он вошел в XX век и явил себя Ахматовой. Да и перед «реставрацией» нашего времени он немногим отличался от «главного» – пушкинского. Но разве не тем же был дорог чувствительным сердцам Екатерининский парк Царского Села – той непреходящей стариной, которая нам сейчас видится в Пушкине, а поэту в его время виделась в глубине тенистых аллей ушедшим золотым веком Екатерины. Возможно, судьба регулярных садов, не задерживаемых усилиями садовников в исконном виде, в том и состоит, чтобы повзрослеть и в зрелом возрасте обрести свое главное время.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Проектные материалы Т. Дубяго по реставрации 1940 и 1949 года хранятся в научно-вспомогательном архиве бывшего музея «Летний сад и Летний дворец Петра I» в Санкт-Петербурге (ныне филиал Государственного Русского музея (ГРМ).
2 Подготовительные материалы М. Тихомировой и некоторая часть проекта Н. Тумановой хранятся в бывшем музее «Летний сад и Летний дворец Петра I» (ныне филиал ГРМ).
3 Архитектурная мастерская «Рест-Арт-Проект», главный архитектор проекта Н. П. Иванов.
4 Реализация проекта начата в 2009 г. и завершена в 2012 г.
5 Цитируемая рукопись М. Тихомировой хранится в бывшем музее «Летний сад и Летний дворец Петра I» (ныне филиал ГРМ).

Academia. Архитектура и строительство. №1. 2012. С. 85 – 91
© А.Е. Ухналев, 2012 г.

 
© Б.М. Соколов - концепция; авторы - тексты и фото, 2008-2024. Все права защищены.
При использовании материалов активная ссылка на www.gardenhistory.ru обязательна.