Борис Соколов. Юбилей без трех медведей [выставка И. Шишкина в ГТГ]

 

Иван Шишкин. Дождь в дубовом лесу
Иван Шишкин. Дождь в дубовом лесу

С детства помню зал похожих друг на друга лесных картин с черной медведицей, скалящейся на рассветный бурелом. Снизу туда вела таинственная узкая лестница, и взгляд захватывали не опушки и "Рожь", а виднеющаяся в конце анфилады "Боярыня Морозова". Впрочем, "Рожь" впечатляла – взглянуть, вздохнуть и идти дальше, к великому искусству.
Долгое время казалось, что роль Шишкина иллюстративная и документальная. Ведь мало кто знал, что Иван Иванович учился не только в Москве и петербургской Академии, но и в Цюрихе, что он издал несколько сборников рисунков и офортов, что был связан тесной дружбой с Федором Васильевым - пейзажистом, казалось бы противоположного, остро художественного и психологического направления. Да и о том, что медведей написал Константин Савицкий, рассказывал не каждый экскурсовод.

Иван Шишкин.Утро в сосновом лесу
Иван Шишкин.Утро в сосновом лесу

Хотя юбилей, которому посвящена выставка, не очень круглый – 175 лет со дня рождения, ее нужность видна уже при входе в здание на Крымском валу. Пустой и холодный холл очень украшают очередь за билетами и детская возня. Экскурсии обычные, детские, ботанические, кучки рисующих школьников, простые лица любующихся, обсуждающих картины посетителей. Вернувшись в историческую ситуацию столетней давности, люди вновь ощутили прелесть передвижничества, пафос общедоступного, честного, проникнутого любовью к родине искусства. Любовью, возникшей из долгих поисков своего стиля и темы.
В этом же зале пару лет назад имела место еще одна экспозиция из "раньших времен" – "Пленники красоты", салонное искусство XIX века. Атмосфера была напряженной. Чувствуя буржуазную роскошь картин Семирадского и Сведомского, раздражающих рецепторы и обладающих какой-то нездоровой притягательностью, посетители вслушивались в речи экскурсоводов. А те объясняли, что картины плохи, фальшивы и вычурны. Публика, раздираемая недоумением, злилась и на себя и на рассказчиков. Так, должно быть, сердился простолюдин, разглядывая барские патреты в роскошной прихожей. Возле картин Шишкина все спокойны, благостны, вдумчивы. Не на этом ли этапе понимания искусства остановился российский зритель в момент, когда над ним начала работать социальная инженерия?

Иван Шишкин. Автопортрет. Офорт
Иван Шишкин. Автопортрет. Офорт

Художники "русской школы" искали и находили себя в паломничестве к мастерам Европы. Парижские балаганные сценки сменились у Васнецова "Лавкой иконописца" и "Аленушкой", "Право господина" Поленова стало предисловием к "Христу и грешнице", "Парижское кафе" Репина дало ему средства для создания "Крестного хода в Курской губернии". Выставка, собравшая работы Шишкина из множества музеев, показывает его путь к русскому пейзажу. Мне этот ряд показался замечательно интересным. "Вид в окрестностях Петербурга" (1856) с его эмалевым небом и кроткими крестьянами напоминает задумчивые пейзажи Венецианова. В замеченном критикой "Виде на острове Валааме (Местность Кукко)" (1859) размах сцены растет, намечается разделение планов, свойственное умозрительной, синтезирующей впечатления натуры живописи середины века. Становление стиля Шишкина состоялось где-то между Цюрихом и Дюссельдорфом.

Иван Шишкин. Рожь
Иван Шишкин. Рожь

Трогательное "Стадо под деревьями" (1864) с милующимися коровами написано в духе голландского жанра, варианты "Букового леса в Швейцарии" (1863) показывают поиски пленерной светоносности, "Тевтобургский лес" (1865) интересен попыткой обобщения, желанием показать мощь и характер пейзажа через несколько растущих вместе дубов.
Настоящий Шишкин начинается с "Вида в окрестностях Дюссельдорфа" (1865), за который он получил звание академика. Сцена с несколькими деревьями и дальним видом кажется предельно конкретной, но упрощение, монументализация натуры выдает уроки романтической живописи, особенно Каспара Давида Фридриха. Секрет живописца не в фотографичности, а в синтетизме. Ему нужны и зарисовки ветвей, и облака, и дождевые лужи, но пейзаж Шишкина оживает только тогда, когда все срастается вместе. На выставке немало средних и даже неудачных вещей, написанных с претензией на значительность. К ним можно отнести "Лесную глушь" (1872). Прогалина в лесу написана приблизительными, размазанными формами, портретных черт пейзажа, на основе которых рождаются обобщения, здесь не видно, и, словно чувствуя недостаток жизни, художник помещает среди валежника фигурку лисы. Хотя Шишкин получил за эту картину звание профессора, думается, это было общей оценкой его заслуг. Мне показалось, что животные вообще не идут его пейзажам. Грубовато выполненный графический лист "Срубленное дерево в лесу" (1870) неуклюже повернувшаяся фигурка медведя сближает и вовсе с салонной картинкой. В замечательном третьяковском портрете леса – "Сосновый бор. Мачтовый лес в Вятской губернии (1872) – и медведики, и птицы едва различимы.

Новый, замечательный и великолепный Шишкин открыт нам в специально созданной галерее его графики. Тоннель с гравюрами и рисунками занимает центр зала и раскрывается на хрестоматийную, но от этого не менее значительную картину "Рожь". Можно сказать, что впервые в Третьяковке центром крупной выставки становится именно графика. Временные экспозиции в Лаврушинском – камерные и не столь заметны публике. Здесь же все с огромным вниманием разглядывают десятки этюдов и сцен, которые Шишкин издавал в виде альбомов оттисков и фототипий. Графические штудии, перерисовки живописных композиций еще лучше раскрывают немецкую, аналитическую ипостась его искусства. Шишкин с удовольствием укрупняет листья мать-и-махечи, фиксирует пером на бумаге снопы света, прорезающие облака. Иногда композиции, в живописи выглядящие нарочито ("Песчаный берег"), в офорте смягчаются и приобретают нужную степень обобщения. Меня восхитило сходство рисунков Шишкина с его офортами: посетителя часто не могут их различить. Внимательное перо прорезает штрихи так же точно и вдумчиво, как штихель гравера. Графические колоссы Шишкина (например, "Паутина в лесу", подаренная Третьякову) принадлежат реалистической школе, но безошибочное, неумолимое мастерство в создании целого мира на огромном листе не может не напомнить о рисунках-фресках Врубеля.
Эффекты освещения и тональная живопись подчинены у Шишкина композиционной, рисуночной основе. Порой эти эффекты кажутся плакатными вблизи (алые сосны в "Вечере" 1871 года) , а на расстоянии встают на свое место. Чаще они безупречны, как в "Туманном утре" 1885 года из нижегородского музея. В некоторых картинах художник пробует усилить впечатление – так заслеплена, выбелена солнцем листва знаменитых "Мордвиновских дубов". Но когда лепка цветом преобладает над рисунком ("Старый валежник. Лесное кладбище" 1893 года из Минска), теряется структура, и портрету уже невозможно верить.

Дитя позитивной эпохи, Шишкин верил в фотографию – верил свято, как в новый художественный завет. "Она единственная посредница между натурой и художником и самый строгий учитель, и если вы разумно поймете это и займетесь с энергией изучением того, в чем вы чувствуете себя слабым, то я вам ручаюсь за скорый успех... В одну зиму работы разумной с фотографии можно научиться писать и воздух, т.е. облака, и деревья на разных планах, и даль, и воду, словом, все, что вам нужно. Тут можно незаметно изучить перспективу (воздушную и линейную) и закон солнечного освещения и проч. и проч. Если вы это поймете и последуете моему совету, то вы быстро научитесь и писать и рисовать, а главное, разовьете и облагородите ваш глаз". Здесь вспоминается рассказанный Кандинским анекдот о Леонардо да Винчи и его системе составления красок при помощи точных пропорций, ложечек. Отчаявшийся применить ее адепт спросил, как системой пользуется сам Леонардо и получил ответ: "мастер ей никогда не пользуется". Чего-чего, и именно фотографизма, буквальности в картинах и рисунках Шишкина нет. Думается, потому, что его поколение еще не научилось отталкиваться от фотографии, делать ее отправной точкой для собственного образа. Это умение и эта дерзость придут позже, в эпоху Врубеля и Мусатова.

Крамской называл Шишкина единственным человеком в России, который знает пейзаж "ученым образом". Выставка показывает, что не ученость составляла главный секрет его живописи. Видно, как та или иная степень обобщения, выбранная тема ведут Шишкина то вверх, то вниз по лестнице достижений. К "Утру в сосновом лесу", хитро спрятанному в боковине зала, подходишь, очистивши зрение от лишних деталей. И реакция оказывается неожиданной: какие огромные!.. Четверо зверей занимают все пространство, не оставляя места ни атмосфере, ни анализу. Благодаря этой выставке становится ясным, что "три медведя" (в смысле, четыре) – в высшей степени нетипичная для Шишкина вещь. То же самое с синюшной картиной-иллюстрацией "На севере диком...": умозрительный эксперимент настолько выламывается из общего ряда, что кажется по ошибке затесавшейся сюда картиной Куинджи.

Иван Шишкин. Полдень в окрестностях Москвы
Иван Шишкин. Полдень в окрестностях Москвы

"Рожь" правильно поставлена в центр экспозиции. Насколько же эта безлюдная сцена проще и лучше выставленного рядом панорамного этюда со странником! Но я хотел бы обратить внимание на еще одну великую картину, которая не слишком приметна в обычном зале Шишкина. Это "Полдень в окрестностях Москвы" 1869 года – первая его вещь, купленная Третьяковым. Переработка эскиза, выполненного с натуры в селе Братцево, расширяет простор, облегчает и усложняет игру облаков. Картина легче и по впечатлению, в ней нет передвижнической напряженности "Ржи".

Есть выставки, разделяющие аудиторию. Эта собирает людей вокруг себя, напоминая о честном, труженическом искусстве реализма. И вообще о том, что искусство – это труд, а не привал комедиантов.

Новый Мир искусства 6/2007. С. 18-21
© Б. Соколов, 2007 г.

 
© Б.М. Соколов - концепция; авторы - тексты и фото, 2008-2024. Все права защищены.
При использовании материалов активная ссылка на www.gardenhistory.ru обязательна.