Борис Соколов. Альбом графа Северного, или Сады Павла I. 2
В садовом искусстве Просвещения понятия об образце и копии становятся очень условными. Прямое подражание, которое ранее создавало по всей Европе множество малых "Версалей", теперь почти не встречается. Пейзажный парк Царского Села, в котором использовано множество идей из английской усадьбы Стоу {64}, остался самостоятельным миром и впоследствии послужил источником впечатлений для Густава III. На обратном пути из России шведский король отмечает видовые точки на подаренном ему Екатериной плане Царского Села. Череда павильонов, разбросанных вокруг большого озера, вскоре будет повторена в планировке Дроттнингхольма {65}. На заимствованиях нередко строились и альбомы образцов. Со многими постройками в "прелестном владении князя Монбельяра в Альзасе" можно познакомиться не только по таблицам Крафта, но и по их копиям — гравюрам из книги И. Шубина "Теория составления и украшения ландшафтных и разного рода садов" {66}. Примечательно, что в подражание Крафту автор печатает комментарии к иллюстрациям паралельно на русском и французском. Говоря о влиянии какого-то одного впечатления на садовые проекты Павла и Марии, трудно отделить его от множества других событий "Большого путешествия". Существовали сады, знакомство с которыми, хотя бы заочное, подразумевалось само собой. Русский посол в уже известном нам донесении сообщает, что из Шантийи "Их Высочества изволили поехать в Париж чрез деревню, известную Вашему Императорскому Величеству по имяни, называемую: Эрменонвиль, где погребен Jean Jacques Rousseau" {67}. Еще одной регулярной частью парка становится Остров Любви, в миниатюре воспроизводящий узкий треугольник суши в Шантийи. В игре отразилось рыцарское прошлое карусели: она напоминает о церемониальных состязаниях в ловкости и силе, заменивших средневековые поединки. Интересно, что место для такого "каруселя" в Гатчине было отведено совсем рядом с боскетом. Это Амфитеатр, или Земляная крепость, построенная по проекту Н.А.Львова {71}. Конные карусели, воскрешающие феодальные доблести, проводились и раньше. Пышное состязание в четырех "кадрилях" — Славенской, Римской, Индейской и Турецкой — состоялось летом 1766 года перед Зимним дворцом. Ее победителем был признан предводитель римской кадрили, владелец Гатчины Г.Г. Орлов {72. Эта карусель своей экзотической пышностью и богатырским настроем напоминала о рыцарских романах и "славенских сказках", взахлеб читавшихся тогдашней публикой. Состязания включали ломку копья "в щит с Медузиною главою", метание дротика в фигуру льва, стрельбу "из пистолета по Медведе", рубку головы у Гидры, поднимание шлема на шпагу и "снятие кольца" {73}. В каждой кадрили участвовали дамы, выезжавшие на колесницах. Павел придает карусели более феодальный, средневековый характер. Он разрабатывает ритуалы выноса штандартов, выезда колонн, "опознания рыцарей". В карусели 1784 года главным событием стало соревнование в снимании колец при помощи копья, а завершающий парад напоминает об описаниях торжественного приема графов Северных: "Двор, при звуках труб и оркестров, прошествует между двух линий выстроившейся фронтом кавалерии. За двором проследуют рыцари, ведя под руку дам. В таком порядке шествие вступит в зал, где будет дан бал с последующим рыцарским ужином" {74}. Однако и в этом воинственном празднике, завершаемом парадом кирасир, присутствует сентиментальное, галантное настроение: "победитель получит венок из цветов", и остальным отличившимся вручали букеты. Особенностью всех каруселей было устройство амфитеатра — "трибуны с сидениями, идущими уступами" {75}. Львовский Амфитеатр, вероятно, так и не использованный по назначению, стал памятником этой рыцарской культуры. Соседство парадных и частных сооружений, военных и мирных тем, пересечение мужского и женского миров очень характерно для Гатчины. Смешение ценностей разных эпох, героической и сентиментальной, отразилось в событии, произошедшем во время одной из охот в гатчинском Зверинце. Испуганный олень вскочил в коляску Марии Федоровны, которая часто приезжала сюда кормить зверей, и "смиренно поместился между дамами". "На него надели медный ошейник (с кратким описанием случившегося) и впредь навсегда освободили от охоты на него" {76}. Альбомы чертежей, составленные по распоряжению Павла, позволяют понять, какие части парка он считал самыми важными. Помимо двух сборных альбомов, сохранившихся в гатчинском дворце, до нас дошел "Атлас города Гатчины", датированный 1798 годом и принадлежащий московскому Музею архитектуры. Переплетенная в красный сафьян книга во многом подобна "Альбому графа Северного": она задумана как единое целое, открывается генеральным планом усадьбы, содержит чертежи и фасады основных построек, предназначена для фиксации существующего ансамбля либо для подарка {77}. Альбом дает возможность сравнить русские проекты с их французскими прототипами. Листы "Атласа" пронумерованы, однако некоторые из них отделены либо утрачены. Альбом начинается с охотничьих угодий (Зверинец), за ним идет дворец, потом постройки около него и в ближнем пейзажном ("Аглинском") саду — театр, Конюшни, Коннетабль. Далее помещены чертежи Приоратского дворца, расположенного за Коннетаблем, и находящиеся неподалеку постройки района Гавани, Сиротопитательный институт ("каменное каре"), находящийся в городе Госпиталь. Затем мы возвращаемся на территорию дальнего парка и осматриваем Березовый домик с Порталом-Маской, вновь приближаемся к дворцу (Оранжерея, мост у плотины), обходим озера и попадаем за пределы Сильвии (Ферма). Обратный путь, видимо, по аллеям Сильвии, приводит к Павильону Орла ("Темпель"), Амфитеатру и, наконец, к Большой Пристани — месту, откуда начинались лодочные путешествия по озерам. Дальний обход ведет мимо Скотного двора (после которого, видимо, были изображены другие хозяйственные или городские постройки) и кончается в крепости Ингербург. Очень подробно изображен дворец, а также постройки, связанные с воспоминаниями о Шантийи, — Конюшни, Коннетабль и павильон Венеры ("Трелаж"). Конюшни, превратившиеся из барочного "дворца" в единообразные двухэтажные корпуса, сохраняют внутренний манеж, полуциркульный фронтон и венчающую купол статую трубящего всадника. По-прежнему велико значение дороги, ведущей от дворца к неосуществленному собору: корпус Конюшен обозначен как "состоящий между дворцом и конетаблем по дороге". Особенно интересно сравнение изображений павильона Венеры: композиция чертежей в "Атласе" совпадает с листом 13 "Альбома графа Северного" (отсутствует только левый поперечный разрез), и рисовальщик, видимо, имел перед собой французский прототип. Но лист из "Атласа" показывает и изменения, сделанные в гатчинской постройке: нет ваз на крыше и около павильона, балкон над каналом заменен пристанью, вместо застекленных дверей — сплошные, иными стали декор стен и форма зеркал, уменьшено количество фонтанов. Таким образом, перед нами не копия чертежа, а фиксация осуществленного проекта. Сильвия и павильон Венеры — уголки Гатчины, часто посещаемые двором Павла I. 31 мая 1797 года "поехали в Сильвио, где имели полдник, а оттуда возвратились к Трелажу, от оного сесть изволили в трешкоты и поехали по озеру к большому терасу"; на следующий день "в линейках и таратайках изволили ехать в Сильвио, где благоволили иметь обеденное кушанье"; 2 июня "изволили пойти в сад на гулянье и в продолжении прибыли на пристань к трелажу, где сев на трешкот прогуливались недолгое время, а потом вышли в сад и прогуливались"; еще через день в "Трелаже" (видимо, около павильона) подано "вечернее кушанье на 31 куверте" {78}. Отчет о празднике по случаю тезоименитства Павла 29 июня 1797 года очень схож с описанием приема в Шантийи. После представления итальянской оперы, около десяти вечера, общество поехало сначала в Зверинец, затем "на плотике на остров, и благоволили смотреть проезжающих каруселей с игранием музыки и пением". Столы для ужина были поставлены "против острова по аллеям", "в продолжении музыки танцовали", сад был освещен иллюминацией {79}. Судя по завершающим "Атлас" подробным чертежам Церкви, много внимания было посвящено Ингербургу, который Павел намеревался сделать идеальным городом, спорящим с царскосельской Софией. Из садовых затей детально изображены только павильон Венеры, Березовый домик, самая необычная постройка парка, и Павильон Орла. Может быть, он не случайно носил название "Темпель", напоминающее об эпохе крестовых походов и рыцарском ордене тамплиеров {80}. Городской Госпиталь, построенный на главной улице Гатчины в 1793-4 годах, был увенчан куполом и часовой башней со шпилем, которые до перестройки 1830-х годов венчали домовую церковь. Необычное для эпохи классицизма решение, создающее настроение давней старины, напоминает о композиции церкви Михайловского замка, которая выступает из стены и дает зданию башенное завершение. Полуциркульный фронтон "Гофшпитали" на чертеже из "Атласа" украшен картушем с мальтийским крестом. Подробные чертежи Приоратского дворца еще раз напоминают о планах Павла I по превращению Гатчины в центр мирового воинствующего рыцарства. Здесь должна была состояться встреча, о которой как о несбыточной мечте говорилось в Шантийи 12 июня 1782 года. Луи-Жозеф Конде, в предреволюционные годы часто выступавший против линии правительства, эмигрировал вскоре после взятия Бастилии, а в 1791 году создал армейский корпус — "армию Конде". После неудач в сражениях с революционными войсками Конде, желавший во что бы то ни стало сохранить свою армию, обратился за помощью к Екатерине II. Императрица решила использовать аристократический французский корпус по своему — для освоения южных рубежей России. Герцог Арман де Ришелье, доставивший принцу Конде в декабре 1792 года две бочки золота из русской казны, передал ему и пожелание государыни: основать военно-земледельческую колонию под Азовом. Приглашение австрийского, а потом английского правительств избавило армию от необходимости сложить оружие, однако после выхода этих стран из войны взор Конде вновь обратился к России. Вскоре после восшествия на престол Павел I принимает деятельные меры по объединению антиреспубликанских сил. Он предлагает папе Пию VI убежище в Петербурге, а новому французскому королю Людовику XVIII — в Митаве, причем старается сделать помощь "сему несчастному дому" международной. 18 января 1797 года Мария Федоровна пишет принцу Конде теплое письмо с осторожным упоминанием о его возможном приезде {81}. 20 июля 1797 года принц и его корпус получают от императора приглашение на российскую службу {82}. Павел взволнован и своими новыми политическими намерениями, и предстоящей встречей с бывшим хозяином Шантийи. В письме к Н.П. Панину от 14 августа он указывает, что решение "принять в службу Нашу Принца Конде с его сыном и внуком и со всем войском" сделано в видах "сближения общего в Европе мира" {83}. 21 ноября Конде приезжает в Петербург. На следующий день состоялась аудиенция в Зимнем дворце, больше похожая на дружескую встречу {84}. Вечером Конде присутствует на балу, и с тех пор бывает при дворе почти ежедневно. Политические планы Павла продолжают стремительно разворачиваться. 27 ноября совершает церемониальный въезд в столицу посол Мальтийского ордена граф Джулио Литта. Десятью днями ранее заключено соглашение об образовании великого приорства российского. Его главой Павел назначает принца Конде {85}. По-видимому, Конде тяготился ритуальной ролью, которую ему неожиданно довелось играть. В сентябре 1797 года началось строительство Приоратского дворца по проекту Н.А. Львова, а между тем войска принца были расквартированы возле Владимира-Волынского и пребывали в бездействии. Отзывы офицеров о российских порядках, содержание их писем скоро стали известны императору и вызвали сильное недовольство, гасить которое приходилось "великому приору". Благополучие отношений оказалось обманчивым: 6 февраля 1798 года принц Конде участвует в крещении великого князя Михаила, а 23-го "откланивается", отправляясь к своей армии {86}. В том же году раздосадованный Павел вводит запрет на въезд французских подданных в Россию и опять пытается закрепить армию роялистов в Азовском крае. 27 октября 1798 года российский император провозглашает себя великим магистром ордена святого Иоанна и теперь, видимо, гораздо меньше нуждается в блеске имени Конде. Принц со своим войском ищет возможности вырваться в Австрию, где идет война. Это удается только весной 1799 года, но зимой Павел, готовящий коалицию с Наполоном, требует их возвращения. Фельдъегерь привез извещение императора о переводе корпуса на английскую службу лишь за несколько часов до начала похода {87}. Так заканчивается история "беспечного пристанища" и "выгодного пристроения" {88} армии Конде в России. В 1799 году постройка Приоратского дворца завершена, но смысл ее в значительной мере утрачен. Землебитный замок еще до своего открытия становится памятником прошедшей эпохи. В Гатчинском парке тем временем воплощаются иные, не связанные с Шантийи, впечатления "большого путешествия". До последней войны на реке возле гатчинской Фермы сохранялся каскад и бассейн с полукруглым завершением, известный под именем Навмахии. С этой постройкой 1799 года связан рассказ о споре Н.А. Львова с П.Х. Обольяниновым, ведавшим постройками Гатчины. Увидев бьющий из берега ключ, Львов взялся сделать из него "что-нибудь прекрасное", а Обольянинов обещал привести сюда государя и разделить успех на двоих. Львов "представил, что быстрый ручей разрушил древний храм, которого остатки, колонны и капители разметаны были по местам, а иные, в половину разрушенные, еще существовали". Хитрый Обольянинов шепнул Павлу на ухо, что каскад устроен им, и Львов не посмел объявить императору свое авторство {89}. Эта искусственная руина напоминала о памятниках древности. В.К. Макаров называл ее копией Навмахии в Сиракузах {90}. Гораздо ближе к истине был В.Я. Курбатов, считавший гатчинскую Навмахию воспроизведением похожего бассейна в саду Монсо, который "несомненно, Павел и его супруга посетили, будучи в Париже" {91}. Донесение русского посла догадку полностью подтверждает: на следующий день после возвращения из Шантийи граф и графиня Северные "ужинали у дюка де Шартра в загородном его доме, называемом Мусо, где также были приглашены все находящиеся здесь российские дамы и мущины" {92}. Цирк, или Навмахия в парке Монсо, программа которого была разработана драматургом Кармонтелем, хорошо сохранилась. Это обширный пруд, окруженный искусственно разрушенной колоннадой, в его центре находился обелиск {93}. Он почти без изменений повторяет Каноп виллы Адриана в Тиволи, который, в свою очередь, напоминал о египетском загородном парке, где погиб Антиной, любимец римского императора. "Вот здесь из капища, воздвигнутаго в честь Канопу, выходил шумный поток водопадом: и самыя воды, кажется, окаменели", — записывал русский путешественник возле "загородного дворца императора Адрияна" {94}. Вероятно, во время пребывания в Тиволи Павел видел и Каноп, и сооруженный рядом с ним храм Сераписа. Таким образом, он мог оценить искусность двойной стилизации, сделанной Львовым. Однако возникновение гатчинской Навмахии, ставшей для императора сюрпризом, связано с европейским путешествием самого архитектора. Он был во Франции в 1777 году с И.И. Хемницером, который записал множество выпавших на их долю садовых впечатлений. Парк Шантийи друзей не поразил: "Сад довольно изрядный и просторный; местоположение хорошее, фонтанов довольно, садик аглинский недавно еще разведен. Селения крестьянския в саду скрывают в хижинах своих разныя игры и забавы, также и беседки, но не столь великолепны внутри, каким бы им быть надлежало. Между прочим поставлено перед домом конное литье принца Монморансия, которому доселе замок и место сие принадлежали". Монсо, представлявший целый мир в миниатюре, заинтересовал их гораздо больше. "В саду же представлены руины греческия, римских зданий, египетския пирамиды и гробницы, олимпийския игры, и все довольно пространны и огромны; разныя пещеры и другие руины" {95}. Львов, который счел Навмахию в Монсо "олимпийскими играми", в миниатюрной гатчинской постройке соединяет тему руин и намек на водные состязания. Позже, в проекте парка А.А. Безбородко, Львов создаст другой вариант Навмахии — огромную "водяную лицею" для регат с проложенной вокруг нее дорогой для колесниц {96}. Павловский парк, в котором смешение влияний было более сложным, а роль выдающихся мастеров — Ч. Камерона, П. Гонзага — более значительной, отразил воспоминания и об Этюпе, и о Шантийи {97}. Первый путеводитель по Павловску, изданный на немецком языке, позволяет взглянуть на те уголки парка, в которых смесь впечатлений преобразилась в новые образы. Выполняя желание Павла, Бренна устраивает над долиной Славянки лесной участок, рассеченный радиальными дорожками. "Естественный, но хорошо вычищенный и тщательно ухоженный лес; в центре его чрезвычайно большая круглая площадка; дальние концы расходящихся от нее двенадцати дорожек соединены друг с другом — вот план чудесного места, которое по праву носит имя Сильвии. Превосходные английские тропинки делают путь посетителя приятным, благодаря же различным направлениям дорожек он в любое время находит здесь тень, а в непогоду защиту от ветра. Эти преимущества, соединенные с живописной дикостью, которая составляет характер этой части парка, делают ее излюбленным местом для всякого друга безыскусственно прекрасной природы" {99}. Не исключено, что радиальные схемы Большой звезды и Белой березы также отразили планировку лесной части резиденции Конде. Путеводитель сообщает: "Лес Шантийи занимает семь тысяч шестьсот арпанов. В его центре находится круглая площадь, именуемая Столом. Двенадцать больших дорог, обсаженных грабовыми деревьями, начинаются от этой звезды. Это место замечательно праздниками, которые великий Конде устраивал для Короля и всего Двора в течение трех дней" {100}. Возможно также, что впечатление от тройной парадной аллеи, "Дороги Коннетабля", по которой Павел прибыл в Шантийи, отразилось на эпизоде с устройством дороги из Царского Села в Павловск. В 1782 году великий князь высказал пожелание, чтобы по обеим сторонам нового шоссе были проложены дороги для телег {101}. Утрачивая связь с пейзажем Шантийи, Старая Сильвия сохраняет навеянные им впечатления и памятники. "Игра ли случая, друг мой, или некий порыв чувств направили Ваши стопы в эту аллею? Видите ли Вы в конце ее прекраснейшую беседку, за которой стройные ели соединились в своды триумфальных арок; она скрывает маленького бога, которого почитают все чувствительные сердца, того, кто безгранично правит и на земле, и на небе. Кажется, он ускользнул от своей прекрасной матери, увлеченной купанием, и обрел здесь убежище. "Не выдавай меня!" — говорит его выразительный взгляд, а приложенный к губам палец заставляет хранить тайну" {102}. За Новым Шале в Павловске был устроен овальный Остров любви, напоминающий и остров с павильоном Венеры, и остров Ротонды в Шантийи. "В глухом лесу слилось вместе множество ручейков, образующих полноводный водоем. В центре его возвышается засаженный деревьями островок. По узкому мостику, перила которого увиты розами, мы попадаем в естественную беседку, скрывающую фигуру бога Любви. Несколько дорожек пересекают остров, предоставляя гуляющим возможность обозревать его окрестности" {103}. Путеводитель 1816 года называет остров "Волшебным": "Он совершенно покрыт деревьями, верхушки коих соединены гирляндами из цветов и составляют свод, колеблющийся при малейшем дуновении Зефира и распространяющий прохладу вокруг прелестной статуи Бога любви, поставленной среди чащи. Он коварно улыбается и, кажется, грозит пальцем дерзающему приблизиться к нему" {104}. В 1800 году Бренна превращает лесной участок за Руинным мостом в Новую Сильвию. В ней нет статуй, которые украшали Сильвии в Шантийи, Гатчине и Старую Сильвию Павловске {105}. "Та часть парка, в которую мы вступаем, — последнее искусственное насаждение по правую сторону долины. Она зовется Новой Сильвией и состоит из нескольких идущих параллельно проезжих дорог, между которыми проложены удобные пешеходные тропинки. Проезжие дороги и прогулочные тропы сходятся на нескольких открытых площадках" {106}. Отъезд армии Конде из России завершил давние дружеские связи двух принцев. Войска герцога Энгиенского, который когда-то тронул Марию Федоровну поднесенным букетом, были окружены во время одного из бесконечных сражений, сам он взят в плен и расстрелян. 1 июня 1801 года, после заключения Люневильского мира, корпус Луи-Жозефа Конде был расформирован, принц вынужден уехать в Англию и вернулся в Париж лишь в 1814 году в свите короля. Смысл парковых построек и мест, к созданию которых причастен "Альбом графа Северного", после смерти Павла стал забываться. Уже в 1802 году А.И. Шторх пишет, что "тщательно ухоженный лес" в Павловске "по праву носит имя Сильвии", сопоставляя название места не с резиденцией Конде, а с французским словом sylve, "лес" {110}. Зарастает гатчинская Сильвия, которая в 1817 году выглядит как "лес, на три дороги разделенный" {111}. В 1842 году автор путеводителя говорит о "рыцарском замке Конетабль" {112}, соединяя площадь Коннетабль и замок Ингербург либо принимая парапет площади за крепостные стены. Но теперь в садах поселяется эхо военной славы, настроение одновременно героическое и элегическое. Посетителей поражало число воинов-инвалидов, работавших в Гатчине и Павловске. Морского офицера В.Б. Броневского в экскурсии по гатчинскому дворцу и парку сопровождают отставные солдаты, один из которых — садовник — сообщает, что "Государыня для присмотра за садами здесь и в Павловске содержит более 2000 инвалидов" {113}. "Как они услужливы, приветливы, добрые раненые солдаты!", восклицает Ф.И. Глинка. "Как ласково всякаго встречают, с каким удовольствием отворяют домики, храмы, беседки! как проворно перевозят чрез речки на паромах и плотах! — Вся их должность состоит в этом" {114}. Иногда "должность" инвалидов расширяется, и они играют в саду роль сельских мудрецов и отшельников. А.И. Шторх описывает свою беседу со сторожем Старого Шале, тело которого "покрыто славными ранами, грудь — медалями, а память полна образами кровавых дней". "Он хотел было вернуться домой с полей славы и отваги, как вдруг рука Провидения поместила его в этот Элизиум". Проведя много лет в обществе одной лишь кошки и развлекая себя игрой на рожке, старец уже не хочет возращаться в деревню, "куда влекли его поначалу еще не вполне побежденные страсти". "Вот, сударь, прошло уже десять лет, как я не видел России (так сказал сам отшельник), но мне эти годы представляются чередой счастливых дней" {115}. Мотивы рыцарского состязания и тихого райского уголка соединились в павловской конной карусели 1816 года, устроенной по случаю бракосочетания Анны Павловны с Вильгельмом Оранским. Поле около Розового павильона было занято костюмированным "праздником в стане Союзных войск", а декорация Гонзага изображала "швейцарские дома, холмы и горы" {116}. Павловск, превращающийся из военной резиденции в Элизиум, постепенно становится образцом для подражания. Еще в 1789 году, наставляя управляющего перед приездом в имение графа Фалькенштайна — Иосифа II, Мария Федоровна пишет ему: "Имейте в кармане все планы" {117}. Придворная жизнь этой эпохи часто сводит вместе любителей, знатоков и создателей садов. 15 августа 1797 года, во время пребывания в Павловске, императорская чета и великие князья "изволили пойти прогуливаться в Сильвию" вместе с бывшим польским королем Станиславом Августом Понятовским. Видимо, Старая Сильвия понравилась создателю варшавских Лазенок — на следующий день прогулка была повторена {118}. За ужином в Зимнем дворце 25 ноября того же года принц Конде оказался в обществе Понятовского, Н.П. Шереметева, Ф.В. Ростопчина, владельца усадьбы Вороново, а также Л.Г. Николаи, бывшего учителя Павла, сопровождавшего "графа Северного" в европейской поездке. "Атлас города Гатчины" имеет экслибрис: "Из Библиотеки / Графини А.М. Олсуфьевой / Отдел 2 / № 252 / Село Никольское-Горушки". Как же придворный альбом оказался в скромной подмосковной усадьбе Дмитровского уезда? Ответить на этот вопрос помогает история имения. В начале XIX в. им владел Петр Хрисанфович Обольянинов, "малообразованный, глубоко религиозный, суровый служака гатчинского закала", знакомый нам по истории со львовской Навмахией. От него Никольское-Обольяниново перешло к племяннику, дочь которого, А. М. Обольянинова, в 1856 году вышла замуж за графа А.В. Олсуфьева. У Анны Михайловны, в 1870-е годы отошедшей от придворной жизни и занявшейся естественными науками, было достаточно времени и желания для систематизации наследственной библиотеки. По воспоминаниям Ю.В. Олсуфьева, жившего в Горушках (он называет усадьбу "Говорушки") в начале ХХ столетия, "в Никольском сохранилась довольно большая по тем временам библиотека со многими редкими изданиями. Я еще видел среди них в 1916 г. несколько книг совсем старого письма, времен царя Алексея Михайловича. В библиотеке стоял также бюст Петра Хрисанфовича и помню, как мы, дети, боялись ходить туда в сумерки" {123}. "Атлас города Гатчины" поступил в московский Музей архитектуры в 1935 году из Дмитровского музея. Остается только догадываться, чьи руки после бегства хозяев в 1918 году вынули альбом из книжного шкафа, разлиновали на квадраты фасад Приоратского дворца на чертеже № 16, вырвали и вырезали листы из середины "Атласа" Неизвестным остается и тот, кто спас книгу от уничтожения. История садов Просвещения — это история путешествий. Поэтому садовое творчество так трудно отделить от повседневных и праздничных жизненных событий. Шотландский садовод Томас Блейки в 1782 году встречал великокняжескую чету в созданном им для графа д'Артуа парке Багатель. Его дневниковые записи об этом визите не слишком поэтичны. "Этот великий князь очень неправильно наименован, а следовало бы его назвать маленьким князем, ибо вряд ли можно сыскать такого маленького уродливого человечка, как он; однако графиня красивая женщина, высокая и хорошо сложенная; они обошли весь сад, великая княгиня была с королевой, которой, похоже, сад чрезвычайно понравился... Поскольку вельможи были позади, я предложил руку королеве и великой княгине, направляясь в Эрмитаж; это заставило русского посла поспешить взять за руку свою спутницу, и в спешке он оступился и упал в реку; это послужило поводом к долгому смеху и, конечно, я также не смог удержаться, хотя и обязан был его скрывать; однако все сошло благополучно и праздник явно доставил великое удовольствие всем участвующим" {125}. И тот же Блейки по заказу герцога Шартрского улучшает "смешанный пейзаж" парка Монсо, проводя дорожки "согласно природе местности" и "к наибольшей выгоде видов". Эти изменения, пишет Блейки, "оказали большое воздействие на сады и на суждения герцога" {126}. Баронесса д'Оберкирх, рассказывая о празднике в парке Трианон, описывает великолепие оперы, прогулку по иллюминованному саду, украшение в прическе графини Северной — птичку из драгоценных камней, которая "при малейшем движении покачивалась и хлопала крылышками по розовому цветку" {127}, и не замечает появления аббата Жака Делиля с изданной в честь визита российских гостей поэмой "Сады" {128}. Однако без сделанного ею описания праздника в Шантийи "Альбом графа Северного" вряд ли открыл бы свой смысл. Говоря о красотах Павловска, А.И. Шторх замечал: "Материал всегда тот же, только подробности различны; и глаз находит для себя новый предмет там, где описание истощается в повторениях" {129}. Альбомы графа Северного позволяют проследить путь от путешествия и чтения, впечатлений и бесед к созданию нового сада и властному "управлению" составляющими его подробностями.
Публикация статьи в электроннной версии журнала "Наше наследие. ----------------------------------------------------------------- 64 Hayden P. Russian Stowe / Journal of Garden History. Vol. 19. No 1. Spring 1991. P. 21-27 (Хейден П. Русский Стоу // Памятники истории и культуры Петербурга. Вып. 4. СПб., 1997. С. 106-110). |
||
© Б.М. Соколов - концепция; авторы - тексты и фото, 2008-2024. Все права защищены.
При использовании материалов активная ссылка на www.gardenhistory.ru обязательна. |